В разведку на всю жизнь

 

Источник: rg.ru @ Николай Долгополов

Героем Советского Союза разведчик-нелегал Михаил Васенков стал в 1990-м. Рассекречен лишь в 2020-м.

Представляем собеседника

Михаил Анатольевич Васенков родился в 1942 году. Работу в «особых условиях» (нелегальных) начал во второй половине 1970-х. По легенде, Хуан Жозе Лазаро Фуэтес был гражданином одной из латиноамериканских стран. Затем получил гражданство Перу и женился на местной журналистке Вики Пелаес. Усыновил её сына от первого брака. Затем у супругов родился сын, и вся семья в середине 1980-х переехала в Нью-Йорк. Трудился фотографом, заведя обширные связи. Затем в США преподавал в университете. Оперативная работа шла настолько успешно, что в 1990-м закрытым указом от 12 января 1990 года за мужество и героизм, проявленные при исполнении служебного долга, полковнику Васенкову Михаилу Анатольевичу присвоено звание Героя Советского Союза.

Из-за предательства полковника Потеева был в 2010 году арестован в своем доме в Нью-Йорке. Вместе с группой наших нелегалов был обменен СВР на арестованных в Москве американских шпионов и доставлен самолетом в Россию.

Уточним

В некоторых публикациях полковника Васенкова называют генерал-майором. Но мне подтвердили: нет, вышедший в отставку Михаил Васенков — полковник.

Настоящий латинос из Кунцево

Он среднего роста. Поджар. Спортивен. Не зря наш общий друг Валерий рассказывал мне, что Михаил во время учебы в специальной школе был силен и в беге на длинные дистанции, и в плавании. В зарубежье увлекся боевыми искусствами, достиг в них немалых успехов.

 

 

Время и десятилетия пребывания в чужих краях все-таки сделало свое. Васенков никак не похож на русского паренька, родившегося в тогда подмосковном Кунцево. Испанец, латиноамериканец — в общем типичный латинос.

Хромает. Извиняется: врачи запрещают долго стоять на ногах: «Давай присядем. Ничего страшного. Скоро я эту штуку выкину, буду ходить, не хромая».

— Михаил Анатольевич, что с ногой?

— Ничего. Это так — глупость. Врачи мне здесь сделали операцию. Пока хожу с этим костылем. А в 2010-м в США ногу мне не ломали. Не так перевели, не так поняли. Американцы не дураки. Сразу признали меня профессионалом старой школы. Допрашивали относительно корректно. Перевербовать не пытались.

— А что все-таки было в 2010-м?

— Было предательство. Если бы не оно, меня бы не взяли. Никто меня не знал. Как и Козлов (Алексей Михайлович Козлов, Герой России, был арестован по доносу предателя Гордиевского и просидел в 1980-е два года в камере смертников в ЮАР, с которой у СССР не было дипломатических отношений. — Авт.), я ни с кем не общался. Был все время один.

Меня отправлял ещё Крючков. (В те годы Владимир Александрович Крючков был начальником Первого главного управления КГБ СССР — внешней разведки. — Авт.) Знаете, как тогда было? Отправляли очень надолго, иногда навсегда, на всю жизнь. И Крючков мне сказал: «Знай, возможно, ты никогда домой не вернешься». И я это знал. И к этому шло. Да, я не должен был возвращаться.

Из тех людей, арестованных в Штатах, с которыми я сидел на скамье в суде, никого никогда не видел и ни о ком не слышал. И они меня не знали — не видели. Я был десятый и для них неизвестный. Но американцы знали, кто я.

— Откуда?

— В 1991 году во все области нашей жизни, во все — проникло немало чужих людей. Их толкали, навязывали, они занимали места. На некоторых они сидят до сих пор. И эти чужие выдавали.

— Как Калугин?

— Нет, я не совсем о таких, как он. Эти кроты, предатели сидели здесь. И, думаю, в разведке тоже. Если бы не Примаков (первый директор Службы внешней разведки РФ. — Авт.), разведку уничтожили, многие хотели в ней командовать. Но Примаков спас. Но все равно какие-то люди остались. Они и выдали. Один из таких и выдал меня. Я понял это в камере. Человек пришел в камеру и предложил сознаться в шпионаже. Показал папку с досье, на которой моя фамилия. И что после этого? Назвал свое настоящее имя, но добавил, что больше ничего говорить не намерен. Когда тебе показывают твое фото, сделанное в Москве, все становится понятно. Я с тем человеком не говорил. Противно. Признал: да, я. И на этом закончили.

— А как вы осваивались там?

— Это долгие годы и долгий разговор. У меня все было в порядке с документами. Испанский язык был хороший. Жил в Латинской Америке. Я постоянно учился. И в молодости, и когда стал профессором — уже сравнительно недавно. Я даже сам преподавал в престижной школе.

— Но вы же были фотографом?

— Да, и фотографом. Близко к президенту страны, в которой находился. Ездил по миру. И без всяких подозрений.

— А как передавали в Центр? И как вербовали?

— Это уже другое. И с годами необходимость в вербовках уменьшалась. Многое знал сам, без источников. Такая была высота. Это не было пиком. Я продвигался вперед, становился выше. Меня хорошо знали не только в Латинской Америке.

— Ваша жена вам помогала?

— Я тебе твердо говорю: моя жена не знала. Ее обвиняли. Хотели посадить. Но она ничего не делала. Хорошая журналистка и пишет и сегодня статьи, которые разоблачают все их сделки там. Знаешь, мне нелегко отвечать на твои вопросы.

— Слышал один из ваших сыновей музыкант?

— Да. Великолепный, закончил джулиардскую школу. Он не от меня. Но я плевать на это хотел и усыновил его, когда женился. Ему было совсем мало лет, и он мой, родной. А младший в Москве — архитектор.

Испанская грусть

Михаил Анатольевич говорит по-русски с испанским акцентом. Чувствуется, что думает по-испански, а потом переводит на русский. Из синонимического ряда, произносимого на испанском, не без труда выбирает одно нужное русское слово. Иногда переходит на английский. Неплохо говорит по-французски.

Порой эту потерю родного языка я замечал и у других его соратников по редчайшей специальности в профессии разведка. Что уж говорить о Васенкове, ушедшем в разведку на десятилетия, на всю жизнь.

Очень много ссылок на испанскую классику, которую он знает в совершенстве и постоянно цитирует. Я не испанист, и прямо ему об этом сказал. Он вроде как обиделся:

— Почему?

— Так получилось.

Он склонен к философии. Я замечал это во многих людях его штучной профессии. Наверно, в одиночестве это выход: мыслить. Потому что уж мысль-то точно не выдаст. Суть работы по Васенкову — в верности Родине. Не важно, где живешь. Она все та же. Она твоя. И ради нее ты и выбрал такую судьбу.

Называл меня на ты, Николай. Полагаю, дело не в грубости. Ему легче обращаться на ты, ибо здесь он не допускает ошибок. То же самое было и с американцем, Героем России Моррисом — Питером — Коэном-Крогером, с которым я встречался.

Сказал мне: «Про Абеля написал хорошо, я читал. Ты к нему с уважением. А про Вартаняна не понравилось». Особенно тем, что я подробно написал о его смерти. По словам Михаила Анатольевича, не надо выходить за грань.

А мы вспоминали о нашем общем друге Валере К. Тот рассказывал мне о ранних годах друга Михаила. Вместе заканчивали училище. Был спортивным парнем. Бегал кроссы. Плавал. А когда понимал, что ребята посильнее его обгоняют, то тренировался. И так упорно, что вскоре за ним никто не мог угнаться ни в кроссе, ни в бассейне.

Обложка: «И в Нью-Йорке русский нелегал был своим. Учился. Преподавал. И передавал материалы в Москву.» Фото: Getty Images